Ночной цирк [Litres] - Эрин Моргенштерн

– В его методике! Это методика Александра, и тебе незачем совать в нее нос. Ты понятия не имеешь, во что влезаешь. Я переоценил твою готовность к состязанию.

– Но это же игра, разве нет? – спрашивает Селия. – Разве она заключается не в том, чтобы преодолеть ограничения, с которыми сталкивается магия, оказавшись у всех на виду, в мире, где никто в нее не верит? Это испытание воли и самообладания, а не мастерства.

– Это испытание силы, – возражает Гектор. – А ты слаба. Куда слабее, чем я думал.

– Тогда позволь мне проиграть, – просит она. – У меня нет сил, папа. Я так больше не могу. Это не тот случай, когда ты можешь распить бутылочку виски после того, как будет объявлен победитель.

– Победителя не объявляют, – заявляет отец. – Игру нельзя остановить, ее можно только довести до конца. Уж это-то ты должна была понять. Раньше ты была посмекалистей.

Глядя на него, Селия прокручивает в голове его слова, вспоминая все уклончивые ответы насчет правил игры, которыми он пичкал ее все эти годы. Постепенно из разрозненных кусочков начинает собираться общая картина, и главный принцип состязания становится очевидным.

– Победителем будет тот, кто устоит, когда у другого не останется сил держаться, – произносит Селия, с ужасом понимая, что это означает.

– Это весьма грубое обобщение, но достаточно верное.

Отвернувшись, Селия прижимается ладонью к двери квартиры Марко.

– Прекрати всем своим видом показывать, будто любишь этого мальчишку, – шипит Гектор. – Ты должна быть выше этой ерунды.

– Ты готов принести меня в жертву, – тихо говорит она. – Дать мне уничтожить себя только ради того, чтобы ты мог что-то доказать. Ты втянул меня в эту игру, зная, насколько высоки ставки, и позволил мне считать, что это просто испытание наших способностей.

– Не смотри так, словно считаешь меня бесчеловечным.

– Ты же насквозь прозрачный, – огрызается Селия. – Откуда в тебе взяться человечности?

– Даже будь я таким, как прежде, я сказал бы тебе то же самое.

– Что будет с цирком после окончания поединка? – спрашивает Селия.

– Цирк – это просто арена, – пожимает плечами Гектор. – Стадион. Нарядный Колизей. Став победителем, ты можешь и дальше играться с ним, но я не вижу смысла в его существовании после состязания.

– Полагаю, в дальнейшем существовании людей, что оказались вовлечены во все это, ты тоже смысла не видишь? – спрашивает Селия. – Их жизнь – разменная монета в твоей игре?

– Издержки есть всегда, – говорит Гектор. – Это тоже часть поединка.

– Почему же ты никогда не говорил мне об этом раньше? И зачем говоришь сейчас?

– Раньше я не думал, что ты можешь проиграть.

– Видимо, ты хочешь сказать – умереть, – поправляет его Селия.

– Это технические тонкости, – говорит отец. – Игра может закончиться, когда на поле останется только один игрок. Другого способа завершить игру нет. Так что нечего тешить себя глупыми надеждами, что, когда все завершится, ты и дальше сможешь путаться с этим слабаком, которого Александр откопал на лондонской помойке.

– Кто же остался? – спрашивает Селия, пропуская его последнее замечание мимо ушей. – Ты говорил, что ученик Александра выиграл предыдущее состязание, что с ним стало?

Ответ Гектора сопровождается язвительным смехом:

– Она вяжет из себя узлы в столь обожаемом тобой цирке.

Игра с огнем

Только пламя освещает этот шатер. Дрожащее, ослепительно белое пламя, напоминающее факел на площади.

Ты видишь глотателя огня на полосатом постаменте. В руках он держит пару длинных спиц. Маленькие огненные протуберанцы пляшут на их концах, которые он вот-вот заглотит целиком.

На другом постаменте женщина играет двумя пылающими шарами на длинных цепях. Шары описывают круги и восьмерки, оставляя в воздухе яркий след. Движения женщины столь стремительны, что кажется, будто у нее в руках вовсе не шары на цепях, а сотканные из огня ленты.

Неподалеку сразу несколько артистов жонглируют горящими факелами, запуская их высоко в воздух. Время от времени они перебрасывают их друг другу, взметая снопы искр.

Чуть поодаль на разной высоте установлены горящие обручи, и сквозь них с легкостью проскакивают гимнасты, словно не замечая, что они объяты пламенем.

Наконец ты видишь девушку, у которой пламя горит прямо в ладонях. Она лепит из него огненных змеев, цветы – что пожелает. Из руки вылетают сияющие кометы и птицы, вспыхивая и исчезая, словно фениксы.

Она с улыбкой смотрит на тебя, и белые язычки пламени у нее руках, подчиняясь неуловимому движению пальцев, превращаются то в лодку, то в книгу, то в пылающее сердце.

По дороге из Лондона в Мюнхен,

1 ноября 1901 г.

Ничем не примечательный поезд пыхтит через поля, выплевывая в небо облака серого дыма. Черный как смоль паровоз тянет за собой такие же черные вагоны. В вагонах с окнами стекла затемнены, вагоны без окон просто угольно-черные.

Поезд едет тихо: ни свистков, ни гудков. Не стучат и не скрипят колеса, неслышно катясь по рельсам. Следуя без остановок по своему маршруту, он почти не привлекает внимания.

Со стороны он похож на обычный товарный поезд, перевозящий уголь или что-то в этом роде. Поезд как поезд, ничего особенного.

Однако внутри все совсем иначе.

В роскошной обстановке преобладают теплые сочные оттенки и позолота. Почти все пассажирские вагоны устланы мягкими узорными коврами. Бархатная обивка словно позаимствовала рубиновые, пурпурные и кремовые оттенки у закатного неба: сперва сумеречно-бледного, а после наливающегося цветом, чтобы, в конце концов потемнев, засиять звездами.

Коридоры залиты светом множества настенных светильников, их хрустальные подвески мягко покачиваются в такт движению, навевая покой и безмятежность.

Вскоре после отправления Селия надежно прячет книгу в кожаном переплете у всех на виду – на полке среди своих книг.

Вместо залитого кровью платья она надевает другое, которое особенно нравилось Фридриху: жемчужного цвета, зашнурованное черными, белыми и темно-серыми лентами.

Концы лент трепещут у нее за спиной, когда она идет по коридору.

На всех дверях висят таблички с написанными от руки именами, но Селия останавливается возле той, на которой кроме имени нанесены два иероглифа.

В ответ на ее стук тут же раздается приглашение войти.

По сравнению с прочими купе поезда, пестрящими насыщенными оттенками, купе Тсукико, кажется почти бесцветным. За исключением пары бумажных ширм, в нем ничего нет. Шторы из шемаханского шелка на окнах пропитаны запахом имбиря и ароматных масел.